О прозорливости преподобного отца Серафима.
Чудесный рассказ из архивов. Жизнь в Дивеевской общине была весьма сурова. Зная благодаря своей прозорливости о том, что та или иная сестра впала в уныние, преп. Серафим приглашал ее к себе и находил для каждой нужные слова, укреплявшие веру и мужество. Так случилось и с Матроной Плещеевой, которая, как бывало со многими, уже решила покинуть Дивеево, никому ничего не сказав. Все говорит о том, что она была тогда совсем юной. Преп. Серафим ободряет эту девочку, показывая ей, что даже дикие звери покоряются людям; ее страх сменяется нежностью, слезы отчаяния – беззаботным смехом. Примерно сорок лет спустя монахиня расстроганно рассказала об этом.
«Поступивши в Дивеевскую общину, я проходила, по благословению отца Серафима, послушание в том, что приготовляла сестрам пищу.
Однажды, по слабости здоровья и вражескому искушению, я пришла в такое смущение и уныние, что решилась совершенно уйти из обители тихим образом, без благословения: до такой степени трудным и невыносимым показалось мне это послушание. (Действительно, кухарки редко бывали с другими сестрами в церкви и на работе. Без сомнения, о. Серафим провидел (благодаря своей прозорливости) мое искушение, потому что вдруг прислал мне сказать, чтобы я пришла к нему.
Исполняя его приказание, я отправилась к нему на третий день Петрова дня, по окончании трапезы, и всю дорогу проплакала (от Дивеева до Сарова двенадцать километров). Пришедши к Саровской его келии, я сотворила, по обычаю, молитву а старец, сказав «Аминь!», встретил меня как отец чадолюбивый и, взяв за обе руки, ввел в келию. Потом сказал: «Вот, радость моя, я тебя ожидал целый день». Я отвечала ему со слезами: «Батюшка, тебе известно, какое мое послушание, раньше нельзя было, только что я покормила сестер, как в ту же минуту и отправилась к тебе, и всю дорогу проплакала». Тогда о. Серафим утер мои слезы своим платком, говоря: «Матушка, слезы твои недаром капают на пол»; и потом, подведя к образу Царицы Небесной Умиления, сказал: «Приложись, матушка, Царица Небесная утешит тебя». Я приложилась к образу и почувствовала такую радость на душе, что совершенно оживотворилась. После того о. Серафим сказал: «Ну, матушка, теперь ты поди на гостиную, и завтра приди в дальнюю пустыньку» (она находилась в пяти километрах, в густом лесу; таким образом, Серафим давал ей день отпуска). Но я возразила ему: «Батюшка, я боюсь идти одна в дальнюю пустыньку». Отец же Серафим на это сказал: ‘Ты, матушка, иди до пустыньки и сама все на голос читай: Господи, помилуй, – и сам пропел при этом несколько раз: Господи, помилуй! – А к утрени-то не ходи, но как встанешь, то положи пятьдесят поклонов и поди!» Я так и сделала, как благословил о. Серафим, вставши, положила пятьдесят поклонов, и пошла, и во всю дорогу на голос говорила: Господи, помилуй!». От этого я не только не ощущала никакого страха, еще чувствовала в сердце величайшую радость, по молитвам о. Серафима.
Подходя к дальней пустыньке, вдруг увидела, что о. Серафим сидит близ своей кельи на колоде и подле него стоит ужасной величины медведь. Я так и обмерла от страха и закричала во весь голос: «Батюшка! Смерть моя!» – и упала. Отец Серафим, услышав мой голос, ударил медведя и махнул ему рукою. Тогда медведь, как разумный, тотчас пошел в ту сторону, куда махнул ему о. Серафим, в густоту леса. Я же, видя все это, трепетала от ужаса и даже, когда подошел ко мне отец Серафим со словами: «Не ужасайся и не пугайся», я продолжала по-прежнему кричать: «Ой, смерть моя!» На это старец отвечал мне: «Нет, матушка, это не смерть; смерть от тебя далеко; а это радость». И затем он повел меня к той же самой колоде, на которой сидел прежде и на которую, помолившись, посадил меня и сам сел. Не успели мы сесть, как вдруг тот самый медведь вышел из густоты леса и, подойдя в отцу Серафиму, лег у ног его. Я же, находясь вблизи такого страшного зверя, сначала была в величайшем ужасе и трепете, но потом, видя, что отец Серафим обращается с ним без всякого страха, как с кроткой овечкой, и даже кормит его из своих рук хлебом, который принес с собою в сумке, я начала мало-помалу оживотворяться верою. Особенно чудным показалось мне тогда лицо великого отца моего: оно было светло, как у ангела, и радостно.
Наконец, когда я совершенно успокоилась, а старец скормил почти весь хлеб, он подал мне остальной кусок и велел самой покормить медведя. Но я отвечала: «Боюсь, батюшка, он и руку мне отъест». Отец же Серафим, посмотрев на меня, улыбнулся и сказал: «Нет, матушка, веруй, что он не отъест твоей руки». Тогда я взяла поданный мне хлеб и скормила его весь с таким утешением, что желала бы еще кормить его, ибо зверь был кроток и ко мне, грешной, за молитвы о. Серафима
Видя меня спокойною, о. Серафим сказал мне: «Помнишь ли, матушка, у преподобного Герасима на Иордане лев служил, а убогому Серафиму медведь служит. Вот и звери нас слушают, а ты, матушка, унываешь, а о чем нам унывать? Вот если бы я взял с собою ножницы, то и остриг бы его [в монахи]».
Тогда я в простоте сказала: «Батюшка, что, если этого медведя увидят сестры, они умрут от страха». Но он отвечал: «Нет, матушка, сестры его не увидят». – «А если кто нибудь заколет его? – спросила я. – Мне жаль его». Старец отвечал: «Нет, и не заколют; кроме тебя, никто его не увидит». Я еще думала, как рассказать мне сестрам об этом страшном чуде. А отец Серафим на мои мысли отвечал: «Нет, матушка, прежде одиннадцати лет после моей смерти никому не поведай этого, а тогда воля Божия откроет, кому сказать"».
Чичагов кратко пересказывает окончание свидетельства Матроны: впоследствии случилось так, что Матрона, зайдя в келью, где один из верных Серафиму, Ефим Васильев, писал его портрет, внезапно подсказала ему нарисовать отца Серафима с медведем, и таким образом ей пришлось рассказать ему этот эпизод. Это произошло как раз в 1844 году, и с того времени эпизод стал известен.
Чудесный рассказ из архивов. Жизнь в Дивеевской общине была весьма сурова. Зная благодаря своей прозорливости о том, что та или иная сестра впала в уныние, преп. Серафим приглашал ее к себе и находил для каждой нужные слова, укреплявшие веру и мужество. Так случилось и с Матроной Плещеевой, которая, как бывало со многими, уже решила покинуть Дивеево, никому ничего не сказав. Все говорит о том, что она была тогда совсем юной. Преп. Серафим ободряет эту девочку, показывая ей, что даже дикие звери покоряются людям; ее страх сменяется нежностью, слезы отчаяния – беззаботным смехом. Примерно сорок лет спустя монахиня расстроганно рассказала об этом.
«Поступивши в Дивеевскую общину, я проходила, по благословению отца Серафима, послушание в том, что приготовляла сестрам пищу.
Однажды, по слабости здоровья и вражескому искушению, я пришла в такое смущение и уныние, что решилась совершенно уйти из обители тихим образом, без благословения: до такой степени трудным и невыносимым показалось мне это послушание. (Действительно, кухарки редко бывали с другими сестрами в церкви и на работе. Без сомнения, о. Серафим провидел (благодаря своей прозорливости) мое искушение, потому что вдруг прислал мне сказать, чтобы я пришла к нему.
Исполняя его приказание, я отправилась к нему на третий день Петрова дня, по окончании трапезы, и всю дорогу проплакала (от Дивеева до Сарова двенадцать километров). Пришедши к Саровской его келии, я сотворила, по обычаю, молитву а старец, сказав «Аминь!», встретил меня как отец чадолюбивый и, взяв за обе руки, ввел в келию. Потом сказал: «Вот, радость моя, я тебя ожидал целый день». Я отвечала ему со слезами: «Батюшка, тебе известно, какое мое послушание, раньше нельзя было, только что я покормила сестер, как в ту же минуту и отправилась к тебе, и всю дорогу проплакала». Тогда о. Серафим утер мои слезы своим платком, говоря: «Матушка, слезы твои недаром капают на пол»; и потом, подведя к образу Царицы Небесной Умиления, сказал: «Приложись, матушка, Царица Небесная утешит тебя». Я приложилась к образу и почувствовала такую радость на душе, что совершенно оживотворилась. После того о. Серафим сказал: «Ну, матушка, теперь ты поди на гостиную, и завтра приди в дальнюю пустыньку» (она находилась в пяти километрах, в густом лесу; таким образом, Серафим давал ей день отпуска). Но я возразила ему: «Батюшка, я боюсь идти одна в дальнюю пустыньку». Отец же Серафим на это сказал: ‘Ты, матушка, иди до пустыньки и сама все на голос читай: Господи, помилуй, – и сам пропел при этом несколько раз: Господи, помилуй! – А к утрени-то не ходи, но как встанешь, то положи пятьдесят поклонов и поди!» Я так и сделала, как благословил о. Серафим, вставши, положила пятьдесят поклонов, и пошла, и во всю дорогу на голос говорила: Господи, помилуй!». От этого я не только не ощущала никакого страха, еще чувствовала в сердце величайшую радость, по молитвам о. Серафима.
Подходя к дальней пустыньке, вдруг увидела, что о. Серафим сидит близ своей кельи на колоде и подле него стоит ужасной величины медведь. Я так и обмерла от страха и закричала во весь голос: «Батюшка! Смерть моя!» – и упала. Отец Серафим, услышав мой голос, ударил медведя и махнул ему рукою. Тогда медведь, как разумный, тотчас пошел в ту сторону, куда махнул ему о. Серафим, в густоту леса. Я же, видя все это, трепетала от ужаса и даже, когда подошел ко мне отец Серафим со словами: «Не ужасайся и не пугайся», я продолжала по-прежнему кричать: «Ой, смерть моя!» На это старец отвечал мне: «Нет, матушка, это не смерть; смерть от тебя далеко; а это радость». И затем он повел меня к той же самой колоде, на которой сидел прежде и на которую, помолившись, посадил меня и сам сел. Не успели мы сесть, как вдруг тот самый медведь вышел из густоты леса и, подойдя в отцу Серафиму, лег у ног его. Я же, находясь вблизи такого страшного зверя, сначала была в величайшем ужасе и трепете, но потом, видя, что отец Серафим обращается с ним без всякого страха, как с кроткой овечкой, и даже кормит его из своих рук хлебом, который принес с собою в сумке, я начала мало-помалу оживотворяться верою. Особенно чудным показалось мне тогда лицо великого отца моего: оно было светло, как у ангела, и радостно.
Наконец, когда я совершенно успокоилась, а старец скормил почти весь хлеб, он подал мне остальной кусок и велел самой покормить медведя. Но я отвечала: «Боюсь, батюшка, он и руку мне отъест». Отец же Серафим, посмотрев на меня, улыбнулся и сказал: «Нет, матушка, веруй, что он не отъест твоей руки». Тогда я взяла поданный мне хлеб и скормила его весь с таким утешением, что желала бы еще кормить его, ибо зверь был кроток и ко мне, грешной, за молитвы о. Серафима
Видя меня спокойною, о. Серафим сказал мне: «Помнишь ли, матушка, у преподобного Герасима на Иордане лев служил, а убогому Серафиму медведь служит. Вот и звери нас слушают, а ты, матушка, унываешь, а о чем нам унывать? Вот если бы я взял с собою ножницы, то и остриг бы его [в монахи]».
Тогда я в простоте сказала: «Батюшка, что, если этого медведя увидят сестры, они умрут от страха». Но он отвечал: «Нет, матушка, сестры его не увидят». – «А если кто нибудь заколет его? – спросила я. – Мне жаль его». Старец отвечал: «Нет, и не заколют; кроме тебя, никто его не увидит». Я еще думала, как рассказать мне сестрам об этом страшном чуде. А отец Серафим на мои мысли отвечал: «Нет, матушка, прежде одиннадцати лет после моей смерти никому не поведай этого, а тогда воля Божия откроет, кому сказать"».
Чичагов кратко пересказывает окончание свидетельства Матроны: впоследствии случилось так, что Матрона, зайдя в келью, где один из верных Серафиму, Ефим Васильев, писал его портрет, внезапно подсказала ему нарисовать отца Серафима с медведем, и таким образом ей пришлось рассказать ему этот эпизод. Это произошло как раз в 1844 году, и с того времени эпизод стал известен.
Комментариев нет:
Отправить комментарий